Стивен Кинг - Жребий Иерусалима [= Поселение Иерусалим; Иерусалимов Удел / Jerusalems Lot]

(Из записной книжечки Келвина МакКена).

25 октября 1850 года

Мистер Бун спал почти весь день. Его лицо побелело, и он сильно похудел.

Я боюсь, что у него начинается лихорадка мозга. В любой момент она может вспыхнуть с новой силой… Меняя воду в графине, я натолкнулся на два неотправленных письма, адресованных мистеру Грансону во Флориду. Мистер Бун собирается вернуться в Жребий Иерусалима.

Если я допущу это, то убью его. Отважусь ли я проскользнуть в Притчер Корнерс и нанять кабриолет, чтобы увезти его из этих мест? Я должен так сделать. А что, сети он проснется?

Я-то вернусь, а он уже уйдет.

Снова в стенах поднялся шум. Благодарю Бога за то, что мистер Бун еще спит! У меня самого в голове все перепуталось от происходящего… Позже.

Я принес мистеру Буну обед на подносе. Он собирался встать позже и мое появление вызвало у него недовольство. Конечно, я пойду в Причер Корнерс. Мистеру Буну когда-то прописали сонный порошок. У меня осталось немного. Я насыпал одну дозу в чай, и мистер Бун выпил его, ничего не подозревая.

Оставить его бодрствующим наедине с тварями в стенах такая перспектива пугает меня.

Но как можно тут вообще оставаться? Я вынужден был на всякий случай еще и запереть его. Молю тебя, Боже, пусть он останется живым и спит до пор, пока я не вернусь сюда с кабриолетом.

Еще позже.

Побейте меня камнями! Побейте меня камнями, как дикую и бешеную собаку! Чудовища и дьяволы! Те, кого называют людьми! Мы оказались пленниками тут… Козодои начинают слетаться…

26 октября 1850 года

Дорогой Бони, смеркается, и я только что проснулся, а спал я подряд двадцать четыре дня. Хотя Кел ничего мне не сказал, подозреваю, что он подсыпал мне в чай сонный порошок, чтобы воспрепятствовать моим намереньям. Он добрый заботливый друг, желает только лучшего, и я ничего не скажу ему.

Конечно, я все тщательно обдумал. Завтра днем! Я спокоен, решителен, но, кажется, чувствую, что моя лихорадка может вернуться. Если это так, то все должно сделать завтра.

Возможно ночью было бы лучше, и даже Пламень Ада не сможет заставить меня отказаться и отложить поход в город призраков. Я не в состоянии больше писать. Пусть Бог благословит и поддержит тебя, Бони.

Постскриптум.

Птицы снова стали кричать и ужасные звуки в стенах возобновились. Кел не знает, что я не сплю.

(Из записной книжки Келвина МакКена).

27 октября 1850 года

Его не переубедить. Очень хорошо. Я иду с ним.

4 ноября 1850 года

Дорогой Бони, слабость чувствую невероятную. Я не уверен в дате, ведь мой календарь подсчет отливов и приливов, заходов и восходов солнца… А такой календарь слишком неточен. Я сижу за столом, где написал тебе первое письмо из Чапелвэйта, и смотрю на темное море, над которым быстро гаснут последние солнечные Лучи. Никогда больше я этого не увижу. Эта ночь — последняя ночь моей жизни.

Как тяжело море обрушивается на скалы! Оно бросает клочья Иены в темнеющее небо, как флаги, сотрясая пол подо мной. В оконном стекле вижу свое отражение бледное, словно лик вампира. Я ничего не ел с 27 октября и почти не пил, ведь нет дольше Кела, который смог бы поставить у моего изголовья графин со свежей водой.

Кел! Его больше нет в живых, Бони. Он занял мое место, бедняга с золотыми руками и скуластым лицом, которое так похоже на нынешнее отражение моего лица в оконном стекле. И, конечно, ему могло бы больше повезти. Его не преследовали сны, как преследовали они меня в последние дни. Эти сны, словно призрачные тени, которые затаились в коридорах кошмарного бреда. Даже сейчас мои руки еще дрожат. Вот… Я закапал страницу чернилами!

В то утро Келвин поспорил со мной, так как я попытался ускользнуть из дому. Я-то считают себя таким хитрым. Я сказал ему, что решился: мы должны уехать и спросил его, не отправится ли он в Тандрелл, милях в десяти, чтобы нанять экипаж, тогда бы мы выбрались из ловушки, покинули местность, где были столь печально известны. Он согласился совершить эту утомительную пешую прогулку, и я смотрел ему вслед, смотрел, как он уходит по дороге вдоль моря.

Когда он исчез из виду, я стал быстро собираться: взял плащ и шарф (погода выдалась мерзкая, этим утром морской бриз принес первое дыхание зимы). Сперва я взялся за ружье, но потом рассмеялся про себя. Какая польза от ружья в такой ситуации?

Я запасся в чулане всем необходимым, остановился и посмотрел в последний раз на море и небо. Запах свежего воздуха перебил запах гнили. Под облаками, высматривая добычу, летали чайки.

Я обернулся. Рядом со мной стоял МакКен.

— Вы не пойдете туда один, — сказал он. Усмешка по-прежнему не покидала его лицо.

— Но, Келвин, — начал было я.

— Нет, ни слова! Мы пойдем вместе и сделаем то, что должны сделать.

Иначе я поверну вас назад насильно. Вы не здоровы. Одного я вас не отпущу.

Невозможно описать ту борьбу эмоций, которая охватила меня: смущение, оскорбленное самолюбие, благодарность… И, конечно, самым великим была любовь!

Молча обогнули мы летний домик и солнечные часы, прошли по заросшему травой пустырю и углубились в лес. Стояла мертвая тишина… Птицы не пели, не стучал дятел.

Только в воздухе чувствовался запах соли. Откуда-то издалека потянуло гарью костра.

Деревья были увиты осенними цветами, но мне показалось, что ярко-красный цвет преобладает над всем остальным.

Вскоре запах соли исчез и появился другой, более неприятный запах. Он был самым отвратительным, с которым я когда-либо сталкивался. Когда мы пришли к покосившемуся мосту, который пересекал реку, я ожидал, что Кел вновь попросит меня отложить начатое дело, но он промолчал, остановился, глядя на мрачный шпиль, который, словно насмешка, тянулся к голубому небу, потом взглянул на меня, и мы пошли дальше. Быстро и немного побаиваясь, мы приблизились к церкви Джеймса Буна. Дверь до сих пор была полуотворена после нашего бегства. Казалось, кто-то следит за нами из темноты.

Когда мы поднялись на несколько ступеней, душа у меня ушла в пятки, руки задрожали, когда я коснулся дверной ручки и толкнул ее. Запах внутри стал еще более сильным, еще более противным, чем раньше.

Мы вошли в помещение и, не останавливаясь, пошли дальше, в главный зал. Там стоял кавардак.

Что-то гигантское поработало тут, все порушив. Скамьи оказались перевернутыми и сваленными в кучу, словно деревянный лом. Оскверненный крест лежал у восточной стены, и зазубренное отверстие в стене свидетельствовало о силе, которая похозяйничала тут.